Владимиро-суздальское зодчество в мировой архитектуре
Архитектура Восточной Европы. Средние века > Владимиро-Суздальская архитектура
Георгиевский собор в Юрьеве-Польском был лебединой песней владимиро-суздальского зодчества. Через четыре года по его окончании на Русь обрушилась лавина монгольского нашествия.
Следует, в заключение, определить место владимиро-суздальского зодчества в ряду главных русских архитектурных школ периода феодальной раздробленности и в кругу архитектуры средневековой Европы.
В среде русской архитектуры владимиро-суздальское зодчество чрезвычайно близко только галицкому. Их роднит превосходная белокаменная кладка, строгая геометричность форм, творческое использование декоративных элементов романской архитектуры, известная светскость даже церковных зданий. Для владимирского зодчества особенно характерна его гражданственность, особое внимание к светскому — дворцовому и военному — монументальному строительству. Эта общность определялась, видимо, близостью исторического пути этих княжеств к общеевропейскому (союз сильной княжеской власти и горожан, объединительные тенденции и борьба за самостоятельность русской культуры).
Архитектура киево-черниговского круга, создававшаяся в иных условиях сохранения и поддержки порядков феодального дробления, тесного контакта с византийской церковью и ее идейной гегемонии, была гораздо более традиционной как в техническом, так и в художественном отношении.
В отличие от владимиро-суздальских памятников, каждый из которых ясно воплощал в своем образе определенную идейно-политическую задачу, имел свое индивидуальное художественное лицо, памятники киево-черниговского круга более безлики, они по преимуществу отвечают лишь своему функциональному назначению, не имеют и не выражают индивидуальной идейной задачи. Это в собственном смысле церковные здания — строгие и суховатые по своим формам, лишенные того оттенка светскости и оптимизма, который свойствен архитектуре Владимирского княжества.
Еще больше ее отличие от новгородско-псковской архитектуры, в которой с удивительной силой отразились как особый строй культуры северной боярской республики, так и особые вкусы новгородцев к грубоватой и лаконичной простоте архитектуры. Иной материал в известной мере определял здесь отсутствие геометрической четкости форм, их характерную пластичность, сопутствуемую скупостью декора. Во всем этом владимирская архитектура разительно противоположна новгородской своей четкостью, уточненностью и известным аристократизмом, богатством и сложностью идейно осмысленного резного декора, играющего важнейшую роль в раскрытии смысла архитектурного образа.
Весьма вероятно, что и галицкая архитектура, памятники которой почти не сохранились, обладала теми же качествами, что и владимирская. Таким образом, владимиро-суздальское зодчество предстает перед нами как наиболее сложное и совершенное воплощение передовых, общенародных общественных и художественных идеалов своего времени.
Сопоставляя владимиро-суздальское зодчество XII в. с современной ему архитектурой Западной Европы, нельзя не отметить его самобытности и своеобразия. От киево-византийского наследства сохраняются лишь тип и конструктивная система крестовокупольного храма, выступающая здесь в неузнаваемо обогащенном и идейно наполненном виде. Этому обогащению в немалой степени способствует применение тонко проработанных и гармонически согласованных с традиционным типом храма деталей романского характера. Но они не делают владимирскую архитектуру "русским вариантом романского стиля", она во многом противоположна ему.
Даже самые крупные здания, как владимирский Успенский собор, лишены подавляющей человека подчеркнутой несоизмеримости с ним, нарочитой грандиозности. Это сказывается не только в абсолютных размерах здания, но и особенно в его деталях. По сравнению с гигантскими порталами романских соборов, охватываемыми глазом лишь на расстоянии и как бы поглощающими человека, владимирские порталы невелики и просты. Это — лишь несколько увеличенная дверь, ее величина соизмерима с человеком, ее ясное обрамление и нарядная узорчатая резьба легко обозримы вблизи. Владимирские порталы не поглощают человека, но как бы приглашают его войти в храм; человек не испытывает подавленности и трепета.
Общая композиция романского собора, многосложная и тяжелая, резко отлична от кристаллически простой и ясной композиции владимирских храмов. Сияющий белый камень фасадов в сочетании с полихромией, золотом глав и окованных золоченой медью деталей создает праздничное и радостное звучание архитектуры, резко отличное от серовато-оливковых тяжелых и сумрачных масс романских соборов. Это отличие усиливается и идеальной ясностью и упорядоченностью членений фасадов, и систематичной построенностыо резного убора владимирских храмов.
Самые образы зверей и чудищ, кишащих на стенах Димитриевского собора, лишены устрашающих черт, переданных в романской пластике с натурализмом правдоподобия. Владимирские звери по преимуществу орнаментальны, их трактовка ясно говорит, что это создания вымысла, сказки, они скорее занятны, чем страшны, как звери, вытканные на драгоценных тканях, как образы животных русского фольклора.
Еще более своеобразным и ни с чем не сопоставимым становится владимиро-суздальское зодчество накануне своего трагического конца. Что касается излюбленного в это время типа крестовокупольного храма с притворами, то он, восходя еще к храмам рубежа XI и XII вв. (Спас на Берестове, Бельчицкий собор в Полоцке), не представляет ничего нового. Интерес к этому типу здания в XIII в. связан со стремлением к живописности архитектурной композиции, что в Георгиевском соборе было особо подчеркнуто устройством асимметричного Троицкого придела-усыпальницы.
Также уже в русле русской традиции стоит предполагаемый нами трехлопастный башенный верх собора. Своеобразие владимирского зодчества XIII в. заключается в его декоре. Необычайное развитие декоративной резьбы, обволакивающей Георгиевский собор от главы до цоколя, превращающей здание как бы в гигантский резной ларец, "восточный" характер плоской ковровой орнаментики — все это давало основание говорить об очередной волне "влияний", на этот раз восточных, или вслед за поздним летописцем признавать красоту Георгиевского собора результатом причуды заезжего мастера из волжской Болгарии.
Однако аналогии от Кавказа до Индии и Китая вскрывали лишь самое общее сходство самого факта декоративной насыщенности архитектуры. Но та же и такая же, как в архитектуре, орнаментальность проявлялась в эту пору решительно во всех сферах владимирского художественного творчества — в живописи и шедеврах мастеров прикладного искусства, в росписи суздальского собора и золотом рисунке его медных врат, которые нельзя заподозрить в принадлежности руке какого-либо иноземца.
Следовательно, декоративное богатство владимирской архитектуры — явление глубоко русское, результат изменения художественных вкусов под влиянием народных идеалов прекрасного, народной любви к украшенности жизни и красоте природы. Не случайно цветы коврового узора Георгиевского собора являются стилизацией реального ириса, а в образах чудищ, в частности драконов, отложились черты древней, дохристианской мифологии славянства.
Располагая богатейшим и разнообразным по происхождению составом "образцов", русские резчики XIII в. не стали эклектиками, не дали на стенах собора их хрестоматийный набор, но сплавили мотивы своих источников в новую и стилистически целостную систему, проникнутую при всей своей сложности единством замысла и ясностью композиции. Резной убор Георгиевского собора с его большими церковными сюжетными композициями, выражающими политическую концепцию приоритета Владимирской земли, гораздо более содержателен, поучителен и ясен, чем декоративный по преимуществу убор Дмитриевского собора. Самая система сочетания горельефа с плоскостным ковровым узором фона, восходя своими корнями к прикладному искусству Восточной Европы эпохи переселения народов, типична и для русского ювелирного дела XII—XIII вв., где тончайшее кружево золотой скани подстилает поднятые в высоких гнездах самоцветные камни или эмали.
Владимиро-суздальское зодчество XII—XIII вв., обязанное своим стремительным и блистательным развитием связи искусства с нуждами живой действительности, с ее прогрессивными процессами, со стремлениями народа к объединению Руси, к ее силе и процветанию, явилось крупнейшим вкладом в сокровищницу русского и мирового искусства, обогатив ее своебразными и идейно насыщенными памятниками непреходящей ценности. Владимирское культурное и художественное наследие сыграло важнейшую роль в последующем возрождении строительства Твери и Москвы и становлении русского национального зодчества.